Еще одна главка из воспоминаний черниговского старожила В. Пухтинского. Персонажи сегодняшней публикации — люди "на дне”, разного рода чудаки, не от мира сего…

На самом низу общественной лестницы, "на дне”, находились так называемые "балабановцы”, получившие эту кличку потому, что некий Балабанов создал для них ("босяков”) приют с ночлежкой на Бобровице, недалеко от музея украинских древностей В.В. Тарновского.
Обычно эти "балабановцы” валялись целый день на тротуаре, возле дома, где некогда находился магистрат, напротив Пятницкой церкви. Вся одежда их состояла летом из обтрепанных штанов и такой же рубашки (зимой — жалкий зипунишка и опорки на босую ногу).
Пищевой их рацион состоял из куска колбасы и булки, что поглощалось после обязательного "опрокидонта” живительной влаги из "мерзавчика” (бутылочки водки ценою в 8 коп.). Зарабатывали "балабановцы” свой хлеб, поднося хозяйкам с базара покупки, за что следовало вознаграждение в 5, 10, 20 коп. — в зависимости от щедрости клиента и веса покупки. "Балабановцы” были люди опустившиеся и, вероятно, бобыли, но вполне смирные люди. Не приходилось, во всяком случае, слышать, чтобы они хулиганили и ругались. Вообще же надо сказать, что акты хулиганства были редкостью в Чернигове, а "трёхэтажная словесность” была привилегией только извозчиков, и не даром говорили: "Ругается как извозчик”.

Как и в любом селении, по Чернигову бродили чудаковатые и одновременно жалкие люди. Так, иногда появлялся на улицах гроза всех мальчишек — высокий седоволосый старик с седенькой бородкой, с красноватым морщинистым лицом и сине-багровым носом. Одежонка его и обувь носили на себе признаки крайней бедности. Прозвище Мадам Тюлюлю, данное ему кем-то, приводило его в состояние неукротимого бешенства. Обычно какой-нибудь сорванец выкрикивал при встрече с ним из-за забора или из-за угла: ”Мадам Тюлюлю!” — и злосчастный Мадам гнался за обидчиком, в погоне за ним он мог огреть палкой любого встречного мальчишку, совсем не повинного в нанесении ему обид. Поэтому малышам приходилось при встрече с Мадам Тюлюлю прятаться от него или искать спасения в бегстве.

Страшила нас, мальчишек, и безносая, вечно пьяная несчастная старуха, приводя в ужас своим обезображенным одутловатым лицом, хриплыми криками и ругательствами. Над ней жестоко издевались и мальчишки и взрослые.
Комичное впечатление производил пожилой еврей-нищий с шелудивой головой, которого в шутку именовали "вице-городовым”, так как он всегда "помогал” городовым наводить порядок. Повторяя грозные выкрики блюстителей порядка и подражая их угрожающей жестикуляции, он подносил кулаки к носам собравшихся, одновременно повторяя увещевания полицейских: "Ражойдись! Отади нажад! Цестю просу!” В ответ слышался смех и задорные реплики: " Эй, ты, мишугене копф! А ну, еще раз!”

На базаре очень часто можно было встретить высокого человека, носившего зимой и летом черный балахон без признаков иного одеяния и ходившего босиком, но обязательно под большим черным зонтиком. Говорили, что в прошлом он занимал должность архитектора, а потом оставил службу и наложил на себя по какому-то случаю эпитимию.
Лицо имел он очень выразительное, с громадным лбом, украшенным посредине большой шишкой. Бороды, усов и волос на голове он никогда не стриг и всей своей внешностью напоминал древнегреческого философа вроде Диогена.
К нему жители, даже мальчишки, относились с долей страха и с уважением, никто не смел его дразнить. Говорили, что он, не состоя на службе, выполнял различные задания архитектурного характера по поручению губернского архитектора. Единственной пищей ему служило молоко и хлеб. С кувшином для молока и с зонтиком он никогда не расставался.

Но с особенным почтением и даже с симпатией и млад и стар относились к герою Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., поручику Сенюку, который после контузии в голову сошел с ума и воображал, что он выдающийся полководец. Разъезжал он по городу верхом на белом коне, подобно Скобелеву, в полной парадной форме с орденами. Проносясь вскачь мимо бульваров, он выкрикивал слова команды к удивлению прохожих. Во время парадов он гарцевал перед проходящей воинской частью и выкрикивал: "Здорово, братцы!” и салютовал при этом саблей. В день открытия памятников императорам Александру II и Александру III генерал М. И. Драгомиров, тоже участник Русско-турецкой войны, троекратно облобызался с нашим героем, пожимал ему руку и беседовал с ним.

В общей купальне Александрова внимание купавшихся часто обращал на себя старый-престарый священник, волосы у которого были седые, но при этом желто-зеленоватого цвета (признак крайней дряхлости). Он, стоя на одном месте, окунался с головой несметное количество раз, и когда его голова появлялась из воды, то он очень походил на водяного из русских сказок. Говорили, что он производил такие оригинальные упражнения на воде потому, что наложил на себя эпитимию за какие-то прегрешения и таким диковинным способом отмывал их чистейшей деснянской водой. А, может быть, это было оригинальным пользованием гидротерапией? Во всяком случае, никто из купавшихся никогда не смеялся, наблюдая энергичные движения почтенного старца, никто не позволял себе его чем-нибудь обидеть.

С купальнями Александрова и Шепелева связано и такое воспоминание. Полусумасшедший холерик пристав Басанько по временам совершал лихие налёты (уж не служил ли он когда-то в кавалерии?) на тех любителей поплавать, которые из тесных пределов купален бросались прямо на простор деснянских вод. Басанько обыкновенно подкрадывался, как кошка к мыши, к зазевавшимся спортсменам и нещадно их избивал ножнами сабли по мягким частям, сопровождая такую акцию "трёхэтажным” словоизвержением.
Получив такую горячительную зарядку с присовокуплением не менее горячительного словесного напутствия, пловцы всё же бросались в воду и, глубоко ныряя, проплывали приличное расстояние, после чего высовывали головы из воды и показывали "носы” свирепому полисмену — или, перевертываясь, аки дельфины, выставляли охлажденные водой после экзекуции зады, нацеливаясь ими, как фотообъективами, на мечущего громы и молнии Басанько, чем приводили его в состояние бессильного бешенства, и он, размахивая обнаженной саблей, посылал своим оскорбителям потоки самых изощрённых злобных ругательств.
Со временем Басанько стал нежинским полицмейстером и, кажется, ”отличился” при подавлении там "крамолы” в 1905—1906 гг., о чем можно почерпнуть любопытные сведения из "Исторического вестника”, в одном из номеров за 1906 г., где была помещена статья под заглавием "Нежинская революция”.

"Чудил” и уездный предводитель дворянства Г. Н. Глебов. Ему, очевидно, не давали спать лавры "рыцаря печального образа” Дон Кихота, и он вообразил, что на черниговском небосклоне он возродит некоторые рыцарские обычаи. Ездил он, к удивлению черниговцев, на невиданном дотоле легком шарабане на четырех огромных колесах, в который запрягалась пара энглизированных лошадей в соответствующей упряжке. Правил ими сам "рыцарь”, имевший, в отличие от своего испанского предка, не "печальный” образ, а довольно жизнерадостный. Да и разительное было несходство между обедневшим гидальго и проматывавшим огромное состояние черниговским богачом дворянином.
Одевался Глебов "по-чудернацьки”: на короткую куртку он напяливал кожаную безрукавку, похожую на гусарский колет, на ноги натягивал какие-то невиданного покроя шотландские штаны в клеточку, всовывая их в огромные темно-желтые сапоги со шпорами и с невероятно широкими раструбами, а руки до локтей скрывались в огромных, тоже темно-желтых перчатках и также с умопомрачительными раструбами… На голове же его красовалась шляпа с тульей, спереди надвигавшейся почти на лоб, а сзади торчавшей вверх, да ещё с пером какой-то диковинной птицы. На Бобровице построил он и "замок” с башней и с дорогой, украшенной от самых ворот к "замку” липовой аллеей, и громадными валунами по обеим сторонам этой аллеи.
Публикацию подготовила главный специалист отдела использования информации документов Госархива Черниговской области Людмила Болва.